Беотия и Фессалия в 4 веке до н.э. Возрастание роли этих государств.

Мирный договор 371 г. до н. э. имел, однако, большой дефект: руководящие деятели конгресса в Спарте — глава афинской делегации Каллистрат и спартанский царь Агесилай — мало считались с реальными условиями в Греции, сложившимися в последние десятилетия. Они все еще представляли себе, что «греческую колесницу», как выразился 100 лет назад Кимон, везут лишь два коня — Афины и Спарта и вся политика сводится к взаимным отношениям этих двух греческих государств. А между тем поставившие свою подпись среди прочих афинских союзников «фиванцы» (в такой форме Беотийский союз фигурировал и в учредительном акте  афинской симмахии 377 г. до н. э.) за последние годы успели создать мощное государство, по своей силе и значению уже не уступающее прежним объединениям греческих городов.

Если верить Плутарху, лишь Эпаминонд во время прений на конгрессе, «видя, что все прочие пресмыкаются перед Агесилаем, один решился открыто выступить с речью, посвященной не только интересам фиванцев, но общему благу всей Греции». «Мир, чтобы быть прочным, — заявлял он, — должен быть основан на принципах равенства и справедливости». Соответственно этому он вместе со своими товарищами потребовал изменения подписи «фиванцы» на «беотийцы», т. е. официального признания нового Беотийского государства. Это вызвало резкое возражение Агесилая, которого поддерживали, по-видимому, афинские послы, так как Афины начинали уже опасаться нового соперника. «Агесилай задал Эпаминонду вопрос, — рассказывает Плутарх о происходившей при этом словесной дуэли между главами двух государств, — считает ли он правильным с точки зрения всеобщего равенства и справедливости, чтобы беотийские города пользовались автономией. Эпаминонд, не задумываясь и не смущаясь, ответил Агесилаю вопросом же, считает ли тот справедливым, чтобы и города Лаконики получили автономию. Тогда Агесилай в страшном гневе вскочил с места и потребовал, чтобы Эпаминонд заявил определенно, предоставят ли фиванцы автономию беотийским городам. Эпаминонд таким же образом спросил его, предоставят ли спартанцы автономию городам Лаконики. Агесилай был возмущен и охотно ухватился за удобный предлог для того, чтобы вычеркнуть фиванцев из списка заключивших мирный договор и объявить им войну» («Агесилай», 28).

Таким образом, Беотийский союз оказался по-прежнему в состоянии войны со Спартой. Но мирный договор 371 г. до н. э. игнорировал и другое новое крупное государство, возникшее по соседству с Беотией, — Фессалию. В этой обширной
хлебородной области Греции, единственной вывозившей хлеб, в конце V в. до н. э. наблюдается значительное развитие ремесел и торговли. Многие из ее крупных земледельческих поселений, как Лариса, Феры, Фарсал, Краннон, превращались в торгово-промышленные центры, начавшие чеканить свою монету. Ее гавань Пагасы сделалась известным по всей Греции пунктом хлебного вывоза и работорговли.

Подъем хозяйства Фессалии делал невозможным сохранение в прежних формах господства родовой аристократии — Алевадов, Скопадов, Эхекратидов и других ее земельных магнатов, опиравшихся на свои родовые конные дружины. По-видимому, при поддержке растущего городского демоса стали поднимать восстания покорные прежде пенесты, порабощенное и прикрепленное к земле сельское население (в одном из таких восстаний, по сообщению Ксенофонта, участвовал Критий, ученик Сократа, знаменитый впоследствии глава правительства Тридцати тиранов в Афинах). Обложенные тяжелой данью периэки — мелкие пограничные племена долопов, магнетов и др.,— готовы были присоединиться к любому иноземному завоевателю — Македонии, Спарте или Афинам, — появлявшемуся в Фессалии или вмешивавшемуся в ее дела.

На этой почве обострявшихся социальных отношений правление родовой фессалийской аристократии начинало сменяться режимом тирании. Фессалийские тираны были выходцами из незнатных семей и объединяли вокруг себя все оппозиционные элементы родовой аристократии. Так, тирану города Фер —Ликофрону уже в 390-х гг. до н. э. удалось разгромить господствовавший во всей Северной Фессалии род Алевадов и объединить под своей властью значительную часть страны. Его преемник Язон (390—370 гг. до н. э.), отличавшийся богатырским сложением, железной выносливостью, незаурядным умом и беспредельным честолюбием, сумел овладеть южной частью Фессалии с городом Фарсалом и заставил провозгласить себя тагосом всей страны (374 г. до н. э.). Пенесты привлечены были им к выполнению государственных повинностей и обложены податью. Организованное всеобщее фессалийское ополчение состояло из 20 тыс. гоплитов, 8 тыс. всадников и множества легковооруженных пельтасов. На свои личные средства Язон содержал 6 тыс. иностранцев-наемников, с которыми ежедневно проделывал военные упражнения, причем сам, в полном вооружении, всегда был впереди них и на маневрах, и в сражении.

У Язона были, по словам Ксенофонта, очень широкие планы. Чтобы построить флот более сильный, чем афинский, он собирался завоевать Македонию, так как эта страна была богата строительным материалом, а обилие фессалийских пенестов давало возможность набрать любое число гребцов и матросов, которых легко будет прокормить на избытки фессалийского хлеба — «не то что афинянам, принужденным покупать его от других». Он мечтал будто бы уже не только о завоевании всей Греции, но и о походе на Персию: «Персидский царь богаче всех людей на свете, но мне кажется, что его легче покорить, чем Грецию; мне известно, что весь персидский народ, исключая одного человека, это — толпа рабов, чуждая гражданских добродетелей; известно, что царь был доведен до края гибели сравнительно незначительными отрядами, шедшими под начальством Кира и Агесилая» (Ксенофонт. Греческая история, VI, 1, 10—12 и 19). Со Спартой, которая претендовала на господство в Фессалии, Язон был во враждебных отношениях и выступал пока как союзник Беотии и Афин. Таким образом, и Северная Греция начинала в лице этого нового Фессалийского государства играть все более и более активную роль.